Кривая вывезет или контуры будущего

1. Баланс традиций и новаторства как динамический феномен профессионального сознания.

 Освобождение от догм однобокого материализма открывает возможность с новой, непривычной для нашей науки стороны взглянуть на художественно-эстетические проблемы формирования городской среды. Город при    этом предстает не столько    как продукт «объективного развития общества», сколько как результирующая субъективных эстетических идеалов и художественных пристрастий многих поколений заказчиков и профессионалов. Роль генератора идей и «законодателя мод» в этом процессе естественно принадлежит архитектору.

 С этой точки зрения баланс традиций и новаторства в конкретной среде обеспечивается «балансом» идеальных представлений об этих явлениях в головах всех архитекторов, создававших конкретный город.

 История архитектуры России ХХ века представляет уникальный, еще не оцененный в должной мере материал для исследования закономерностей и глубинных причин смены эстетических приоритетов в профессиональном сознании.

 Тонкие социокультурные явления, имеющие в обычных условиях в других странах и в другие времена размытые и трудновыявляемые контуры, усиленные социальными катаклизмами, предстают здесь резко и определенно. Прежде всего, в вопросах изменения отношения к традициям и новаторству в культуре вообще и в архитектуре в частности.

 Приоритеты профессионального сознания по этому вопросу менялись у нас в этом веке на прямо противоположные с постоянством маятника и почти   с   математической   точностью через каждые 20 лет (плюс-минус один – два года). Точность удивительная, если учесть, что все повороты века имели совершенно разные внешние причины.

 Если первый революционный порыв к новаторству был добровольным и естественным (власть тогда еще не вмешивалась в дела архитектуры) ответом молодых, в большинстве, профессионалов на пафос «отречения от старого мира», то два следующих «великих перелома» были, по расхожему мнению, насильственно навязаны архитекторам тоталитарной властью.

 При этом по большому счету не ясно, почему одна и та же власть с неизменной идеологией дважды навязывала архитектуре прямо противоположную идеологию и стилистическую направленность.

 Предположение различных эстетических идеалов вождей, руководивших обоими переломами, не основательно: оба вождя были культурно весьма неразвиты и первоначально вообще не имели никаких представлений о столь далеком предмете, о чем свидетельствует значительный временной лаг от момента их прихода к власти до очередного сотрясения основ в архитектуре.

 Гораздо продуктивнее искать причины обоих переломов в изменении приоритетов массового профессионального сознания. Вожди, обычно очень внимательно следящие за борьбой идеологий внутри общества вообще и профессиональных групп в частности, лишь выбирают ту внутрипрофессиональную направленность, которая в данный момент истории временно завоевывала сознание большинства профессионалов. Выбирали они из соображений сиюминутной политической целесообразности, ну а сама природа тоталитарной власти требовала объявления этого выбора «единственно верным путем для всех времен и народов», запрещая любой шаг вправо или влево... до нового вождя, открывавшего «новый путь».

 Отсюда первый вывод: тоталитарная власть не рождает в искусстве новые эстетические идеалы и стилистические направленности – она только усиливает и абсолютизирует, доводя до абсурда, уже рожденные и победившие во внутрипрофессиональной борьбе. Но она же может несколько замедлить приход давно назревших перемен.

 Если датировка первых трех переломов не требует доказательств, то следующий поворот не столь очевиден, прежде всего потому, что его материальные результаты появились только через несколько лет.

 Одряхлевшая в прямом и переносном смысле тоталитарная власть уже не обращала никакого внимания на перемены общественного мнения и желала только одного - ничего не менять. В пользу неизменности государственного курса в архитектуре говорили и 500 домостроительных комбинатов, ориентированных на «новаторство» двадцатилетней давности

 Морально дряхлая, но физически еще достаточно сильная тоталитарная власть всеми средствами тормозила любые изменения. И все же есть веские доказательства того, что именно в конце 70-х годов в профессиональном сознании большинства советских еще архитекторов были разрушены табу новаторской «современной архитектуры» и произошел поворот к признанию ценности исторической застройки и (о, ужас!) возможности использования традиционных архитектурных приемов и форм в современном строительстве.

 Данный поворот нельзя объяснить только желанием следовать остро модным западным течениям. Вышедшая в свет именно в 1977 году книга Ч. Дженкса «Язык архитектуры постмодернизма», оказавшая значительное влияние на молодое поколение советских архитекторов, появилась в России в переводе только через семь лет. Но именно во второй половине 70-х под руководством А.Э. Гутнова были разработаны проектные предложения по   реконструкции Старого Арбата и еще трех зон старой жилой застройки Москвы. В них впервые за несколько десятилетий провозглашалось в качестве руководящего принципа «бережное отношение к историческому наследию».

 В Каунасе на основе этого принципа уже ведется реализация проекта пешеходной улицы. Во всех союзных республиках вопреки догмам «интернационального» стиля и политики Госстроя СССР все громче говорится о необходимости возрождения национальных традиций в архитектуре.

 Но только через несколько лет все эти идеи и тенденции, уже не сдерживаемые разваливающейся властью, прорвались бурным потоком в виде обязательных почти для всех областных городов проектов реконструкции районов «исторической застройки» с непременными пешеходными зонами, взлета храмового строительства (исключительно в традиционных формах), запоздалой волны постмодернизма, разгула «Московского стиля» с башенками, приставными арками, фонарями «А ля газ» и дутыми балясинами.

 То есть всего того, что архитектурное общественное мнение оценивает сейчас (в конце 90-х) уже как пройденный этап. И это несмотря на то, что из-за экономического кризиса и краткосрочности материального бытия этого самого этапа его материальные результаты неизмеримо менее масштабны, чем следы двух предыдущих этапов.

 Однако есть и более объективные свидетельства нового, уже пятого по счету поворота профессионального сознания, который можно с уверенностью датировать 1997 годом. Это результаты профессионального рейтинга «Лучшее в архитектуре Москвы. 1987 – 1997», проведенного Архитектурной галереей совместно с журналом «Проект Россия».

 Итоги, опубликованные в 5-ом номере указанного журнала, показывают, что при явном преобладании в Московском строительстве этого десятилетия архитектуры, в большей или меньшей степени эксплуатирующей исторические стили, вся эта масса попала в аутсайдеры рейтинга. В первую десятку наряду с программно новаторскими работами прорвался лишь один «герой вчерашних дней» - ресторан «Атриум» (А. Бродский, Е. Монахов, И. Уткин). Если бы подобный рейтинг был проведен лет на десять раньше, то его результаты были бы прямо противоположны.

 Примечательно, что последние два поворота происходили в разных социальных условиях (в разных по названию странах) и вообще не имели внешних причин в виде социального импульса или государственного принуждения. Хотя в обоих случаях совершенно явно влияние тенденций западной архитектуры, которые на несколько лет опережали процессы, проходящие в России.

 Внимательно проанализировав западные тенденции, можно обнаружить, что и они в целом развиваются с тем же двадцатилетним циклом «отрицания отрицания», но на пестрой карте Западной Европы и Америки общая картина безусловно более разнообразна, сложна и неоднозначна.

 И все же трудно оспорить утверждение, что взлет архитектуры России 20-х годов был подготовлен новаторскими поисками целой плеяды западных мастеров начала века (от В. Орта до П. Беренса). А «сталинскому» периоду предшествовала так называемая «вторая волна» неоклассицизма, захлестнувшая Запад в то время, когда оставшийся без работы Ле Корбюзье строил у нас Дом Центросоюза. Вторичность же периода «индустриализации» и двух последующих этапов – это обидный, но неоспоримый факт.

 Наверное, не в этом предназначение России. Жестокий социальный эксперимент обнажил и выявил закономерности цикличной смены профессиональных приоритетов в архитектуре, открыв, что такая смена неизбежна и происходит по своей внутренней логике примерно через 20 лет независимо от идеологий и усилий тоталитарных режимов, социальных и экономических кризисов, мировых воин и крушений империй.

 «Роковые» 20 лет – это время смены поколений, период рождения и смерти нового направления, когда оно проходит все этапы своего развития: от пафоса критики односторонности господствующего направления и провозглашения новой этических принципов до массового применения нового стиля эпигонами, воспринимающими его лишь как набор модных эстетических приемов. Новое поколение с еще непредвзятым острым восприятием, отрицая ценности старого направления, начинает новый виток, подтверждая тем самым тезис «Всякий прогрессист должен стремиться сместить ретрограда, чтобы... занять его место».

 Естественно, это схема. Реальность сложнее, так как в свободном обществе (или в либеральные времена) одновременно активно творчески действуют сразу несколько поколений архитекторов, имеющих, зачастую, прямо противоположные эстетические взгляды, но, тем не менее, находящих «своего» заказчика. Наиболее стойкие не изменяют идеалам молодости даже тогда, когда государственная машина запрещает эти идеи (И.В. Жолтовский, И.А. Леонидов, К.С. Мельников). Но большинство архитекторов все же не готовы уйти в «творческий отпуск» и пытаются работать в новой системе идеологических координат, зачастую «наступая на горло собственной песне», так как сформировавшийся в молодости вектор творческой направленности обычно никогда не меняется на противоположный.

 Несмотря на нивелировку, смена направленности проявляется достаточно отчетливо даже при самом полном плюрализме. Вероятно, в этой диалектике волнообразного движения от крайности к крайности залог развития. Вероятно, движение по прямой, как на кардиографе, может означать только одно – смерть.

2. Продолжение следует.

 Статья естественно обрывалась на конце 90-х годов, только обозначив тенденцию очередного поворота к новаторству. Дата такого поворота – 1997 год достаточно условна, но последовавшие 20 лет безусловно были периодом «освоения новаторства». Различные инновации: новые решения, технологии и материалы, невиданные ранее формы и непривычные приемы пришли в Россию именно в этот период с Запада, как результат глобализации и плод вхождения нашей страны в мировой строительный рынок.

 Именно в нулевые годы на наш рынок строительных материалов хлынул поток самых современных материалов, привозимых из Европы и производимых уже на новых предприятиях в нашей стране по западным технологиям. Все это значительно изменило технологический уровень строительства в России, что дало возможность выйти нашей архитектуре на усредненный мировой уровень.

 Одновременно по всему миру прокатилась волна признания мировой значимости Русского авангарда и Конструктивизма, под влиянием которой их художественная ценность стала признаваться в кругах, ранее презиравших этот слой культуры – в среде градозащитников и в государственных органах защиты культурного наследия. А затем был реабилитирован и другой период «приоритета новаторства», получивший названия «Советский модернизм» и вошедший в историю искусства как уникальное явление мировой культуры, опять же усилиями западных партнеров.

 Однако, как и положено в либеральный период развития общества, вытесненное на периферию профессионального сознания стремление к историзму осталось, тем не менее, идеалом определенной части общества. В параллельном мире «новых русских» продолжали господствовать иные представления о прекрасном, основанное на желании «жить богато», то есть как богатые люди предыдущих эпох. Стремление это находило выражение в элитных жилых комплексах и в офисных зданиях, выполненных в стиле «нового классицизма» с осевыми композициями, карнизами и цоколями, ритмом вертикальных пилонов и непременной резным орнаментом по мрамору на фасадах.

 В этот период отечественная архитектура разделилась по имущественному признаку на «богатую» архитектуру для нуворишей – хай-тек или «новый классицизм» (по их выбору) и архитектуру для всех остальных – сильно коммерционализированную «современную» архитектуру. При этом под влиянием экономического кризиса масштабы коммерческой архитектура (преимущественно крупные жилые комплексы и целые районы) явно превышают масштабы элитной архитектуры для богатых, а сама эта архитектура приобрела вполне внятные специфические стилевые особенности.

 Этажность жилых зданий повсеместно возросла до 25 - 30 и более этажей, а их форма (с целью экономии) резко упростилась, ограничившись формой простейших параллелепипедов без балконов, лоджий и всякой пластики фасадов (в отличии от типовых домов 70-80 годов). Для смягчения впечатления от бесчеловечного масштаба и бесконечного повтора рядов одинаковых окон был выработан целый ряд приемов игры этих проемов – «шахматки» и разноцветной мелкомасштабной «пиксельной» или крупномасштабной акцентной либо ярусной раскраски фасадов.

 Сами эти фасады, в полном соответствии с постулатами науки маркетинга, стали рассматриваться в качестве яркой блестящей подарочной упаковки товара – дома. Так как это была уже не архитектура, а нечто другое, то для обозначения этого явления появился и прочно закрепился новый термин – «дизайн фасада».

 Среда новых районов резко контрастировала со средой исторической застройки, в первую очередь, своей антигуманностью: нечеловеческим гипермасштабом, огромной плотностью замкнутой (квартальной) застройки и унылым однообразием, которое не в состоянии замаскировать никакие ухищрения «дизайна фасадов». По сравнению с отдельными образчиками современной коммерческой архитектуры среда индустриальной застройки советского периода выглядит идеалом гуманности и хорошего вкуса. 

 Но самое главное, то, что «коммерческая архитектура» ведет наступление на историческую городскую среду, культурная и общественная ценность которой значительно превышает ценность новаторской современной архитектуры.

 В общественном сознании еще со времени индустриализации строительства (третьего поворота) единое и неразрывное поле архитектурного творчества разделилось на две разновеликие и разнохарактерные части. Старая архитектура, за которой признавалась историческая и художественная ценность, оставалась в мире искусств, а новая, относившаяся к чисто технической сфере, не имела к искусству никакого отношения.   

 Этому в немалой степени способствовала ведомственное разделение. За старую архитектуру, признаваемую «наследием», отвечает Министерство культуры. За новую, не имеющую никакого отношения к культуре, ответственно ведомство строительного бизнеса и ЖКХ.

 Неудовлетворенность этикой и эстетикой новой, разнообразно раскрашенной и удивительно однообразной по формам, архитектурой массовой застройки закономерно вызывает неудовлетворенность общества и нового поколения профессионалов нынешним состоянием архитектуры России, порождая все возрастающую критику коммерциализации культуры вообще и архитектуры в частности, что, в свою очередь, подготавливает почву для очередной смены приоритетов общественного и профессионального сознания.

3. Вперед в прошлое или назад в будущее?

 Последние десятилетие необычайную силу набрало движение градозащитников, идеологию которого наиболее ярко выразил один из его лидеров: «Для меня все хорошее осталось в прошлом». На фоне небывалого роста внимания к истории активное развитие получило волонтерское движение по спасению памятников архитектуры. Бурно растет и интерес общества к краеведению и к истории архитектуры. Количество издаваемый книг по этой тематике сегодня многократно превышает количество изданий по современной архитектуре.

Началось это всего несколько лет назад, символизируя поворот умонастроений в обществе, что не может не отразится на профессиональном сознании. Неудовлетворенность сегодняшним «новым», ассоциирующимся с коммерческим, толкает новое поколение архитекторов к обращению к идеалам прошлого, к поиску себя в сфере охраны, реставрации и развития объектов архитектурного наследия.

Подтверждением завершения очередного цикла развития и очередного поворота профессионального сознания может служить ряд профессиональных конференций, прошедших в 2017 году, включая международную конференцию в Санкт-Петербурге «Архитектурное наследие XX века», идея которой выкристаллизовалась в первый международный фестиваль «Архитектурное наследие 2018».

В том же году для фестиваля «Зодчество-2018» была выбрана многогранная тема «РЕ-контекст» со всеми ее подтемами: РЕ-конструкции, РЕ-ставрации, РЕ-генерации, РЕ-новации и т.д. В батальное полотно «РЕТРО реверса» органично вписалась и образовательное учреждение нового типа – «РЕ-школа» Наринэ Тютчевой (АБ Рождественка), миссией которой провозглашено «формирование профессиональной и личностной сопричастности к историческому наследию». Еще десять лет назад ничего подобного быть не могло.

Все перечисленные факты и фактики недвусмысленно свидетельствуют, что период 2017–2037 годов будет для российской архитектуры периодом возрождения на новой основе приоритета традиций, усиления внимания к вопросам наследия и переосмысления уроков истории. Какими будут особенности этого периода? Чем он будет отличаться от предыдущих периодов «освоения наследия» и постмодернизма?

 Самое простое и, казалось бы, выигрышное – прямое копирование форм и деталей стилей многовековой давности, учитывая уроки предыдущих периодов, – кажется сегодня маловероятным, несмотря на определенную популярность этого направления среди студентов архитектурных вузов. Слишком уж несовместимы (и затратны) материалы и технологии прошлых веков с уровнем развития строительства середины XXI века.

 К тому же желание «создать» что-то «историческое» можно удовлетворить проще и эффективнее – занявшись реставрацией и приспособлением к современной жизни бесчисленных разрушающихся памятников архитектуры. Вряд ли возможен и возврат к постмодернизму, хотя сегодняшний «новый классицизм» идейно основывается именно не постмодернистской идеологии. Уже сегодня усталость от этого коммерческого направления развития архитектуры достигла критического уровня, а применение резных мраморных пилонов за пределами «элитного» сектора строительства невозможно именно по коммерческим соображениям.

 Хочется верить, что взаимоотношения традиций и новаторства на этом этапе развития будут более сложными и органичными. И образцы такой диалектической интеграции противоположностей уже известны из практики многих сегодняшних мастеров, в первую очередь лидеров Санкт-Петербургской архитектурной школы. Одним из самых ярких представителей этого перспективного направления, является, вероятно, Н.И. Явейн, работы которого в последние годы основаны на глубоком историзме, переосмыслении и творческой переработке импульсов, идущих от исторического контекста, истории места и истории культуры.

 Какими бы не были детали этого уже наступившего «нового – старого» периода, представляется, что его общая направленность в сторону овладения уроками прошлого будет неизменной, подтверждая, тем самым, открытые в этой статье закономерности смены приоритетов профессионального сознания, как скрытой пружины развития архитектуры. Хотя те же закономерности показывают, что амплитуда колебаний и накал внутрипрофессиональной идеологической борьбы будет в этот период затухать...

До следующего всемирного потрясения!