Ассоциативность* как инструмент преемственности в визуальном языке архитектуры

Язык архитектурной формы, как мы знаем, принадлежит к знаковым или семиотическим системам, содержание которых выражается с помощью определенных знаков или кодов.

 Фундаментальная особенность архитектурного, как и других языков (в том числе и литературного) заключается в наличие двух противоположных по смыслу кодов:
• зашифровывающего, это, как правило, новизна, и
• дешифрирующего – это преемственность.
Новизна усложняет восприятие, провоцирует сотворчество. Преемственность облегчает восприятие и делает архитектуру адекватной гуманитарной культуре человека и его психологическим потребностям.

 Меняющееся соотношение новизны и преемственности в языке архитектурных форм всегда отражало эпоху, уровень ее культурного развития и ее приоритеты, национальные особенности, структуру психологии восприятия.

 В этом отношении весьма привлекательна эволюция соотношения новизны и преемственности в эволюции советской архитектуры XX века.

 Так, авангард 1920-1930 годов освободил себя от ссылок на наследие. Он демонстрировал новизну, обусловленную решением новых социально-экономических задач с помощью новых технологий.

 Однако язык авангарда, лишенный преемственности, оказался недостаточно гибким и разнообразным для «рассказа» о достижениях социализма.

 Предвоенный и послевоенный советский неоклассицизм стал героической попыткой 1930-1940 годов сформулировать и реализовать архитектуру, язык которой выражал бы необходимую связь новизны и преемственности.

 Однако уже в начале 1950 годов начал ощущаться кризис профессии. Унификация выразительных средства и доминирование знаков их преемственности тормозили развитие архитектуры. Исторические черты, часто выступая в своем исходном значении, нередко создавали ощущение полной идентичности истории.

 В условиях хрущевской «оттепели» 1950-1960 годов и нового открытия «внешнего мира» кризис профессии был решен «сверху».

 Доминантой развития стала не совокупность потребностей человека, в том числе и духовных, а средства их достижения – индустриализация, обусловленная безграничной верой в социально-функциональный и технический прогресс ХХ века. Таким образом, в какой-то мере, средства стали целью.

 В результате необходимая непрерывность эволюционного развития оказалось оборванной. Такая архитектура не смогла стать органичным продолжением исторического наследия, ибо не понимала и не признавала необходимость преемственности. Она пыталась говорить лишь о себе, о своем техническом и функциональном превосходстве. Она была антиконтестуальна. Именно такую разновидность современной архитектуры можно было назвать технологизмом.

 И, вот, конец 1980 начало 1990 годов – начало нового поворота к преемственности. Одна из причин – семантическая катастрофа, обусловленная созданием в 1950-1960 годы архитектуры технологизма и его языка – «эсперанто», мертвого и малопонятного простому человеку. Слова эсперанто такой архитектуры, выражающие лишь ее материально-техническое содержание, требовали однозначного и точного прочтения. Так архитектура лишилась великого достоинства искусства – неисчерпаемого многообразия в прочтении своих форм.

 И, что особенно важно, вскоре новый поворот к преемственности  вызывает к жизни контекстуальные** формы, органично сочетающие новизну со ссылками на контекст. В то же время  возникает контекстуальная ассоциативность, повторяющая не знаки прошлого, а их художественное обобщение – образы.

 Этот термин был осмыслен и введен в научный оборот в 1980 годах в моей работе «Природный ландшафт и архитектурная форма» [3, с.124] под влиянием работ выдающегося географа-художника Семенова-Тян-Шанского [4, с.53; с.260-261].

 Для связи архитектурных форм и ландшафта разных по своей природе систем ассоциативные связи оказались весьма уместными, ибо они отражали воздействие на архитектуру не конкретных знаков природы, а их художественно обобщенных свойств, или образов.

 Позднее «ассоциативность» была использована мной для оценки контекстуальности архитектурных форм в историко-культурной среде [5, с.5-9].

 Анализ практического опыта петербургских архитекторов обозначил значимость этого термина в решении важнейших социально-культурных проблем охраны и развития исторического центра Санкт-Петербурга. Напомним, что новая форма, включенная в контекст, должна была соответствовать ощущению и пониманию своего времени, т.е. быть современной. В то же время она должна была отвечать «духу» своего места или Genius Loci.

 Эти требования к новой форме обладали противоположными векторами воздействия на нее. Поиски компромисса требовали высокой профессиональной культуры и хорошего вкуса.

 К сожалению, до сих пор существуют противоположные и воинствующие точки зрения. Так, активные градозащитники требуют подчинения среде, что нередко приводит к архаизации облика новых форм. Напротив, некоторые архитекторы-новаторы настаивают на преобладании новизны, что иногда приводит к разрушению целостности сложившейся среды. Но мы хорошо знаем, что вместо противоположных крайностей (т.е. формулы «или-или») необходим компромисс между ними, решающий частично «и то, и другое». И, конечно, самый сложный аспект контекстуальности - Genius Loci. Нередко он подменяется копированием знаков прошлого, что ущемляет новизну и ее развитие.

 И, наоборот, ассоциативность как результат воздействия на форму обобщенных свойств среды, ее образов или «духа места» вполне адекватна созданию формы, несущей и современность, и Genius Loci.

 Использование ассоциативности как определенного инструмента преемственности для включения привычного в новизну, как показывает опыт, не ограничивает творчество, а наоборот, расширяет его границы, ставит перед творцом весьма сложные задачи по созданию полноценных контекстуальных форм, которые смотрят в будущее, но не порывают своих связей с «духом» прошлого и его родословной.


Литература
1. Лихачев Д.С. «Поэзия садов. К семантике садово-паркового искусства», Ленинград, Наука, Ленинградское отделение , 1982, 343 с. илл.
2. Дженкс Чарльз «Язык архитектуры постмодернизма», Москва, Стройиздат 1985г.,343 с., илл.
3. Курбатов Ю.И. «Природный ландшафт и архитектурная форма», изд. Ленинградского университета, 1988, 135 с. илл.
4. Семенов-Тян-Шанский. «Район и страна». М.Л., 1928 г., 280 с. илл.
5. Курбатов Ю.И. «Контекст времени и контекст места – неизбежность компромисса (к проблеме современной контекстуальной архитектуры в исторической среде на примере Санкт-Петербурга)». ACADEMIA, №3, 2014, с. 5-9.


*Ассоциация – связь между отдельными явлениями, при котором образ одного из них напоминает о другом.
«Ассоциация идей» или «ассоциация аффектов и настроений» – термины, которые появились в истории философии XVII и XVIII веков. Академик Д.С. Лихачев использует их содержательный смысл для оценки настроений, которые создавались в садах барокко и классицизма. [1. с.210].


**Контекстуальные формы исповедуют философию контекстуализма, которая зародилась в начале 1960-х в Корнельском университете. Она опиралась на исследования Камилло Зитте и его идею о непрерывности урбанистического пространства. Контекстуализм был подхвачен и развит в трудах советских ученых А.В. Иконникова, В.Л. Глазычева, А.Э. Гутнова, А.Г. Раппопорта и др. Контекстуализм требовал рассмотрения отдельных строений как частей единого большого целого. Для реализации этого лозунга контекстуализм выдвигал главное требование – необходимость соответствия новой формы сложившемуся контексту по размерам, конфигурации, цвету и фактуре.
Это  требование позднее деликатно уточнил известный идеолог постмодернизма Чарльз Дженкс в своей книге «Язык архитектуры постмодернизма». Он отметил: «Контекстуализм требует максимально чуткого вписывания нового объекта в среду города, рассматриваемую как содержательный текст». Это значит включение нового объекта в синтаксис этого текста, т.е. геометрию, а так же в его слова, знаки и метафоры – носители «памяти места». [2, с.102]